Media Library

Alexander Filyuta: Возможен ли какой-то специфический «балтийский контекст», если мы говорим о литературе или, о культуре, вообще, или же есть только стык независимых или даже несоотносимых, не влияющих друг на друга контекстов?

Alexander Skidan: Конечно, проще говорить о стыке независимых контекстов. Например, в балтийском регионе есть пары родственных языков – эстонский и финский, датский и шведский, латышский и литовский. Очевидно, что такое родство не может не влиять на литературные – и, шире, – культурные связи, их интенсивность и прочность. В отдельных случаях на языковое родство накладывается и общее историко-культурное прошлое, когда независимые сегодня государства образовывали политическое единство, при этом общая политическая судьба на каком-то историческом отрезке могла объединять и страны, народы которых говорят на языках, не принадлежащих к родственным группам (Литва и Польша, Россия и Финляндия, Финляндия и Швеция). Отдельный разговор – это влияние христианизации/колонизации прибалтийских земель Данией, Швецией и немецкими крестоносцами в Средние века. Так, мощное немецкое присутствие на самых разных уровнях до сих пор ощущается в Калининграде (бывший Кёнигсберг) и всей Калининградской области (Восточная Пруссия). Иммануил Кант, живший в Кёнигсберге, сегодня выступает символом города, а его могила на острове Кнайпхоф, – местом паломничества. В историко-культурном отношении, да и чисто географически, этот балтийский регион, несмотря на то что является частью Российской Федерации, продолжает тяготеть к Германии. Так что эмпирически, да, удобнее говорить о «двойчатках» и/или отдельных «узлах» тесных историко-культурных отношений. И все же за геополитикой в пределах только разума (вспомним Канта) проглядывает некий метауровень, общий «балтийский контекст». Его образом мог бы послужить остров Готланд, расположенный в средостенье Балтийского моря, на пересечении торговых путей; на нем обнаружено множество следов дохристианской цивилизации (некоторые из них я имел возможность видеть собственными глазами), за владение им шло соперничество между разными королевствами и орденами, одно время он был центром пиратства. И именно на этом острове Андрей Тарковский снял свой последний фильм, «Жертвоприношение», над которым работала интернациональная европейская команда и в котором переплетены воедино Леонардо да Винчи и Ницше, Бах и Бергман, Чехов и Откровение Иоанна Богослова (если говорить о самых очевидных подтекстах и подводных течениях).

Alexander Filyuta: Девиз нашего фестиваля поэзии в этом году – «там находится Европа» (это строчка из стихотворения К. Тухольского). Где культурное пространство Европы начинается и заканчивается для вас и каким контекстом оно определяется в первую очередь – культурным, социальным, историческим или политическим?

Alexander Skidan: Эпоха европоцентризма, похоже, уходит в прошлое. При этом географические границы (а они тоже, бывает, перекраиваются) не совпадают с границами политического и культурного влияния: большинство моделей общественного устройства, идей и технологий, определяющих современность, от демократии до модернизма и технонауки, родились в Европе, а затем распространились по всему миру. И поэтому можно быть бóльшим европейцем, живя в Бейруте или Гонконге, чем в Копенгагене и Берлине. Но верно и обратное: если ты родился в Берлине, почему бы не эмигрировать (ментально) в Японию?